В эпоху идеологического противостояния, особенно интересно обсуждать Россию с теми европейцами, которые ее хорошо знают, и по-своему любят. На этот раз мы поговорили о сложных чувствах, которые испытывает Россия к Западу и Запад к нам с президентом международной ассоциации «Друзей французского языка», французским журналистом и педагогом, ветераном газеты «Le Figaro» Жан-Пьером Ленотром.
Уже более 20-ти лет Жан-Пьер Ленотр приезжает в нашу страну каждый год. На свои деньги. Причем не в столицу, а в глубинку, где бесплатно учит французскому языку российских студентов-филологов. Такое вот у человека хобби. Это не может не удивлять, ведьроссияне давно смирились с мыслью, что может и не все западные люди, но журналисты Старого Света уж точно, нас не жалуют. Более того, когда читаешь газетные статьи, или слушаешь ТВ-комментарии, понимаешь, насколько их антипатия искренняя и всеобъемлющая, ведь если бы СМИ-профессионалы лишь отрабатывали генеральную линию, они не были бы столь страстными и пристрастными.
Жан-Пьер Ленотр является исключением из правил, даром, что журналист со стажем, поэтому вопрос «за что вы нас так полюбили?» напросился сам собой. Ответ оказался размером с книгу, и пришлось выбрать из него лишь несколько фрагментов, ярче всего иллюстрирующих причины & следствия нашего с Западом взаимонепонимания.Итак, слово Жан-Пьеру Ленотру.
Контакт
Первый раз я приехал к вам случайно. Засиделся как-то в редакции, никак не мог закончить материал, вдруг зазвонил телефон. Я снял трубку и коллега спросил, не хочу ли я съездить в Москву. Я подумал: «почему бы и нет?». Тогда про русских и Россию я толком ничего не знал, был набит штампами, но при этом достаточно непредвзят и открыт. Я никогда не был ни коммунистом, ни представителем революционной молодежи 68-го года, нюансами политики не интересовался, знал только, что есть Восточный блок, где лояльность и порядок обеспечиваются танками.
Когда самолет приземлился в Москве, я увидел сквозь иллюминатор, как его обступают вооруженные люди. «Ничего себе, – подумал я, – похоже из самолета никто не сможет удрать…». Помню специфический запах керосина, которым аэропорт был пропитан еще долгие годы спустя. Я все не мог понять, почему в аэропорту так резко пахнет? То ли топливо было нерафинированным, то ли еще что-то, но для меня запахом России так и остался тот керосиновый дух. Вторым ярким воспоминанием стал выход в зал прилета, где нестройными рядами стояли гладко выбритые мужчины в огромных пальто до полу, которые на все лады повторяли: «Такси, мистер… Доллар, мистер…». Шел 1989 год.
Меня поселили в крошечном номере гостиницы «Интурист», где я локтями задевал стены, поэтому мне сразу захотелось выйти на улицу. В холле топтались такие же бритоголовые братки, которые точно так же повторяли: «Доллар? Гёрлы?». Когда я оказался на улице, то сразу увидел Кремль и пошел к нему через Охотный ряд, который, к слову сказать, был абсолютно пустым. Меня свистком тормознул милиционер, стал что-то объяснять, но я, разумеется, ничего не понял кроме того, что надо воспользоваться подземным переходом.
Для людей моего поколения и моей страны Красная площадь – символ. Парад, оружие, гимнасты, и вдруг… я тут стою! То был настоящий шок. Возвращаясь во Францию, я сознавал, что слишком мало видел, ничего не понял, и решил во что бы то ни стало вернуться. С той поры перед каждой поездкой я думаю, что на этот раз точно все пойму, но так до сих пор ничего и не понял… Когда мне однажды процитировали тютчевское «умом Россию не понять», я смирился.
Поначалу меня притягивала архаика. Особая атмосфера детства. Ребенком я часто ездил к родственникам, которые жили в глухой деревне, и Россия возвращала меня к этим ощущениям. Но потом жизнь стала меняться. Ваша страна преображалась, зажигались витрины, гостиница «Интурист» стала шикарным отелем Ritz Carlton. Я опасался, что с приходом рынка русские станут как все… Отчасти так и случилось.
Мой первый опыт преподавания в России выпал на МГИМО. Маленькая группа студентов сбилась в кучку на задних рядах, мальчики были в костюмах, девочки в строгих юбочках с кофточками. Они выражали заинтересованность, но заставить их общаться было очень трудно, хотя язык они знали хорошо, что меня удивило, ведь они никогда не были во Франции. У тех ребят были прекрасные педагоги, и их отличала поразительная жажда знаний. Современные студенты совсем другие. Они интересуется только собой, хотят одеваться в дорогие вещи и всячески ублажать себя. Сейчас любой из них может съездить во Францию, жаль только, что главное направление – парижский Диснейленд, а вовсе не Лувр.
Люди менялись постепенно. Вот, например, воспоминание из 90-х: милый ресторанчик в центре Москвы, на входе лежит газета Moscow Times, на двери обозначение, что принимаются кредитные карты. Я пытаюсь расплатиться кредиткой, но оказывается, что их не принимают, а маркировка на входе просто украшение, чтобы быть «на уровне». Официант объясняет, что карты конечно же будут принимать, но пока надо платить, как и везде, наличными. Ждать пришлось два или три года, а когда, наконец, кредитки стали появляться и у русских, люди с деньгами доставали кошельки и демонстрировали, что они у них есть. Впрочем, клиенты, которые хотели блеснуть достатком, быстро вернулись к наличным – толстая пачка купюр, оставленная на столе, говорила сама за себя в отличии от тонкой кредитки. Все это были симптомы перемен, которые происходили в головах. В отличии от других, я очень боялся, что с приходом рынка уйдет ваша щедрость, бескорыстие, интерес к культуре, опасался, что все нематериальное уступит место желанию обладать и зацикленности на себе.
Я любил привозить в Россию своих знакомых, которых предварительно спрашивал, что именно они ожидают увидеть. Один мой товарищ, с которым мы вместе начинали работать в системе образования, был , к примеру, убежден, что на улицах Петербурга можно встретить царя! Мне пришлось ему объяснить, что расклад немного изменился, но он все равно возвращался к теме Достоевского, душе и так далее.
У французов и русских нет знаний друг о друге, мы оперируем штампами, которые не имеют ничего общего с реальностью. К тому же мы знали две России – коммунистическую, которая интересовала нас как политический проект, и культурную – мы восхищались русскими писателями и мыслителями досоветского периода. Но мы плохо знали культуру советского периода. Например, я только в 1992-году услышал о романе Ильфа и Петрова «12 стульев». Благодаря моим коллегам из отдела культуры Figaro, я познакомился с переводчицей, которая составила мне список из десятка произведений ХХ века, которые следовало срочно прочесть, коль скоро я интересуюсь русской культурой. В этот список среди прочего попали и «12 стульев».
Владимир Путин
Наши СМИ не то, чтобы антирусские, они антипутинские. Путина опасаются, потому что он непредсказуем. Мы хотим понимать, чего от человека ждать, и чего он хочет. Огромный процент наших газетных заголовков начинается словами «чего на самом деле хочет Путин». Но там пишут совершенно разные вещи! У нас даже Шойгу не знают, правда начинают интересоваться Лавровым, которого воспринимают как человека, с которым можно договариваться.
Когда я прихожу завтракать в кафе, где все в курсе, что я регулярно бываю в России и люблю вашу страну, меня приветствуют словами: «А вот и наш Путин!». То есть Путин – это человек, который завораживает и интригует.
Надо признать, ВВ нас тоже не жалует. Хуже того, создается ощущение, что ему абсолютно наплевать, любим мы его или нет. Это жутко злит. А еще нам кажется, что он может пойти в атаку без всяких эмоций, холодно и невозмутимо. В СМИ часто упоминается его бесстрастное выражение лица, которое пугает больше всего тем, что его невозможно расшифровать. У журналистов ведь хороший глаз, они привыкли различать эмоции, привыкли работать дешифровщиками, а тут полный штиль, никаких реакций. О чем он думает? Как далеко готов зайти? Человек загадка… Вот Хрущева мы понимали – забавный дядька с женой Ниной, интересуется кукурузой, одним словом «колхозник».
Когда Путин появился на политической сцене, информации о нем практически не было. О Собчаке знали, а Путина рядом никто не замечал. Главной его характеристикой в наших глазах стало то, что он полковник КГБ. В этом определении содержится максимум морального осуждения. Конечно специалисты по России объясняли, что КГБ отбирало лучших, что комитет госбезопасности был своего рода школой государственного управления, и совсем не обязательно человек, прошедший школу спецслужб такой уж плохой, но в общественном сознании Путин был изначально скомпрометирован, и до сих пор, если хотят его очернить, говорят «он же КГБэшник!», а, следовательно, способен на любую подлость. Но ведь он и не пытается нам понравиться!
Когда мы смотрим на результаты ваших опросов общественного мнения, мы им не верим и считаем, что они не соответствуют реальности. Поскольку многие русские выступили против результатов выборов, мы считаем, что как выборы, так и опросы «нарисованные».
Сочинская Олимпиада
Накануне Олимпиады в Сочи комментарии в СМИ были исключительно негативными, много писали о стоимости игр, о том, что не будет снега, что гостиницы не достроены. Первые репортажи, как наших, так и американских журналистов были как раз о недоделках. Но потом состоялась церемония открытия. В первые минуты интонация была насмешливой, но очень скоро тональность изменилась. К концу представления все были вынуждены признать, что это высший класс даже при том, что одно кольцо так забавно не раскрылось. А потом было закрытие. Великолепная зрелище! Качество церемоний было настолько выдающимся, что журналисты не смогли этого отрицать.
Когда стало очевидно, что придраться не к чему, лейтмотивом зазвучала другая тема: «Кто сюда будет ездить, когда кончатся игры?». Надо было любой ценой найти хоть какой-нибудь негатив. Почему? Да потому что это были игры Путина! А у Путина ничего не должно быть хорошо…
Демократические СМИ
В мой первый приезд я был приглашен на ужин к журналисту Figaro, который работал в Москве. Он жил в охраняемом доме с другими иностранцами, и мне было очень любопытно узнать, как журналисты здесь работают.
Но я не ожидал того, что увидел. У наших стран разница во времени два часа. Над хозяином дома жил журналист англичанин и еще один европеец. Так вот они втроем собирались за ужином, включали телевизор и смотрели программу «Время». Если там сообщали что-нибудь важное, они быстро писали заметки и отсылали в свои редакции. То есть уже в советские времена никакой информации никто не собирал ни в столице, ни тем более в глубинке.
Я, кстати, был первым иностранцем, который посетил Челябинск. Потом еще года три в местной газете освещался каждый мой визит, потому что это было настоящее чудо – живой европеец приехал преподавать! Пару лет спустя в городе появился французский повар, но в целом французов, которые провели бы в этом городе более 24 четырех часов, было наперечет.
Россию у нас до сих пор никто не знает.
А счастье было так возможно
В перестройку мы были очень хорошо настроены – у Горбачева на Западе была прекрасная репутация, мы думали, что ситуация у вас в стране стала меняться. Его приезд в Париж был принципиально иным нежели визит, допустим, Хрущева. Горбачев был открыт, признавал, что в его стране не все хорошо, что сельское хозяйство идет не так, как надо. Невзирая на его открытость, мы еще лет пять опасались реставрации прежнего режима, или прихода к власти какого-нибудь Жириновского в компании красно-коричневых, но в целом отношения улучшались.
11 сентября 2001 года я был в Москве. Когда произошел теракт, ужинал в ресторане, а за соседним столиком сидел Николай Сванидзе. В какой-то момент он вскочил и впился взглядом в телевизор. Я повернул голову и увидел на экране картинку CNN. Сразу пошел к американскому посольству, а там уже стояла толпа москвичей с цветами. Впоследствии я рассказывал об этом своим знакомым, но они в один голос отвечали: «Ну ты же знаешь, как у этих русских принято, им дали приказ, вот они и пришли…». Но я то знал, что это не так! Люди приходили искренне, сами по себе. Увы, то, что казалось началом новой дружбы, было окончательно испорчено последующими событиями.
Надежда оставалась вплоть до начала 2000-х. Понятно, что речь никогда не шла о присоединении России к Евросоюзу – вы слишком большие – но шанс на сотрудничество был. Однако в 2008-ом случилась Грузия, которая для нас стала чем-то вроде событий в Праге или Будапеште. Конечно Саакашвили повел себя как полный идиот, но он был вынужден так поступить! А теперь вот Украина…
Но я бы все равно не сказал, что французы вас не любят.
Большой брат
Те, кто знают историю освобождения Франции в 1944 году, благодарны американским солдатам за Нормандию. Мы помним, что они помогли нам справились с нацистами. Правда потом стало ясно, что американцы изначально ставили себе целью подмять под себя Францию экономически, политически и культурно. Но тогда Америка была контрапунктом СССР, ее и НАТО поддержка предохраняли нас от политических потрясений – мы же не знали, каковы реальные аппетиты Советов.
Со временем ситуация изменилась. Наши коммунисты очень плохо отреагировали на события в Будапеште и Праге, риск их победы отпал, но Штаты продолжали наращивать давление. Тут-то де Голль и понял, что пора избавляться от штаб квартиры НАТО в Париже. Альянс переехал в Брюссель и наступила эпоха «пустого стула», когда Франция формально чистилась в НАТО, но уже ни в чем не принимала участия. Те, кто в шестидесятые интересовался Латинской Америкой, стали четко понимать, что за всеми переворотами там стоит ЦРУ. Впрочем, политика была лишь одной стороной медали, другой был Голливуд. Американцы изначально поставили условие: хотите поддержку по плану Маршалла, не вводите квоты на иностранные фильмы. Именно с кино к нам пришла идея свободной Америки, любовь к джинсам и восхищение рок-н-роллом.
А что теперь? США слабеют, страны третьего мира набирают силу, их конфликты становятся опасными. Удерживать ядерные державы от конфронтации больше некому. Как быть? НАТО хоть и не идеал, но хоть что-то… Есть, однако, и другой вариант, который нравится мне гораздо больше – переформатировать альянс, поскольку никакой угрозы от России не исходит, а защищаться следует от других врагов. В XXI главная угроза – исламизм. Честно говоря, я не понимаю, почему вы так боитесь НАТО, но не боитесь Китая? Там мало земли, много китайцев и у вас уже были с ними конфликты. Почему такое беспокойство вызывает именно альянс?
Демократия
Как говорили греки, демократия – это власть народа. Понятно, что в Афинах ее легко было осуществить, потому что право голоса было лишь у малого числа афинян, которые происходили из старых семей и были компетентными в вопросах управления. Понятно, что греческую демократию не воплотить в современном мире – не получится собрать всех французов на площади Согласия и заставить голосовать. Понятно, что современная демократия это своего рода фикция, но я оптимист, поэтому говорю, что это хоть и плохой вариант, но остальные еще хуже.
Я не хотел бы монарха даже просвещенного, хотя и понимаю, что мой голос используется демократией не всегда по назначению. Когда моим детям исполнялось 18 лет, они меня спрашивали: «Ну зачем ходить голосовать? Наш голос ничего не значит!». И мне приходилось им объяснять, что раньше мнением народа вообще никто не интересовался, а когда о народе вспомнили, то пришли к выводу, что ему все же следовало бы дать возможность высказаться.
Понятно, что демократия работает не очень хорошо… Однако монархия работала еще хуже. Одним словом, это философский выбор. Я отдаю себе отчет в том, что 30-40% электората некомпетентные и некультурные люди, но коммуникация с ними необходима. Я не был счастлив, когда избрали Олланда или признали однополые браки, но что делать – так решило большинство.
Жаль, что де Голля у нас сейчас нет. Зато есть тотальный дефицит идей и политиков. В последнее время мы голосуем от противного, выбирая между чумой и холерой…
Долг медиа
Медиа должны разъяснять людям мысли политиков, но у нас эта главная функция журналистики не выполняется. Да, объяснений и комментариев полно, но речь идет о разжевывании политических программ, а не о дебатах. Это очень плохо. Дискуссия в СМИ прекращалась постепенно, под влиянием финансовых институтов. Но я все равно остаюсь поборником идеалов французской революции. Надо просвещать! Жаль, что люди, работающие в средствах массовой информации, совсем не порождают новых мыслей, не рассуждают, у них не осталось ни стиля, ни философии. Они повторяют старые идеи и выдают их за новые горизонты. К тому же теперь, чтобы нормально функционировать, надо еще разделять взгляды начальства…
Никто доподлинно не знает, какими будут СМИ будущего. Современному корреспонденту уже не нужно никуда ездить – в любой точке мира есть человек с телефоном, который может отправить любой видео материал, требуется только анализ, но его как раз и нет, потому что для осмысления нужна историческая и культурная база, нужна независимость мышления. А современные медийщики получают одинаковое образование, исповедуют одни и те же взгляды, да еще оглядываются на работодателя. Я помню времена, когда журналисты учились профессии в бистро, находили настоящие истории, умели разговорить человека… Но все это в прошлом. Под конец работы в Figaro, я получал по 150 коммюнике в день, и моей задачей было выбрать самое интересное. Политики уже давно работают со СМИ через PR-агентства, которые распространяют нужную им информацию, иными словами журналистика превратилась в ширпотреб мысли. Есть конечно независимые в суждениях талантливые люди, но их бесконечно мало.
Таким образом в нынешних условиях изменить имидж вашей страны не так просто. Хорошо, что у вас в Париже великолепный посол Александр Орлов, а с нашей стороны очень успешно работает Тьерри Мариани. Он возглавляет депутатскую группу, которая общается напрямую с вашими депутатами. Разумные люди понимают, что Россия нам намного ближе в культурно-философском плане чем Америка и англо-саксы. Но если не развивать отношения мы так и будем питаться мифами друг о друге.
Не Шарли
Я не могу сказать, что «Я – Шарли», хотя это и тренд. Конечно я был на марше, но скорее как журналист, чем как участник. Весь день я задавался одним и тем же вопросом: что привело сюда всех этих людей? Да, теракт, случившийся во Франции, ужасен и неприемлем, но это не Беслан и не Дубровка, это совсем другое.
Меня с детства приучили к двум вещам: во-первых, свобода, по крайней мере свобода самовыражения и свобода прессы, ничего не стоит, если к ней не прилагается чувство ответственности, во-вторых, чувства верующих надо уважать.
Кем бы человек ни был – атеистом, иудеем, мусульманином или православным – никто не заставляет меня разделять его веру.
Но и я не должен испытывать чувства вины, если не верю.
И уж коли я уважаю веру других, другие должны уважать мою позицию, религиозную или философскую.
Алевтина ТОЛКУНОВА.
P.S. Что больше всего поражает в продвинутых западных людях, так это их неспособность экстраполировать собственные, вполне здравые рассуждения, на себя как объект. Так Жан-Пьер Ленотр, который, разумеется, не был на Украине в период противостояния, искренне уверен, что там воюют русские войска, а «боинг» сбили ополченцы. И его не удивляет, что западная пресса до сих пор не опубликовала данных по лайнеру, упавшему на Украине еще летом, в то время как про самолет, разбившийся в декабре уже все известно и даже действия пилотов в рубке описаны. Когда указываешь на эти странности и излагаешь альтернативную точку зрения, Жан-Пьер искренне изумляется и спрашивает: «Но почему же об этом никто не пишет???». Отвечаешь: «У нас пишут, у вас – нет…». Повисает пауза.
Беда в том, что если в 90-ые западные журналисты хотя бы новости страны пребывания смотрели, то теперь, они потребляют только свои, благо интернет везде есть. То есть процесс деградирует. Обнаружился и еще один тревожащий симптом – мнение людей, регулярно посещающих нашу страну, не может не отражать установок среды, в которую иностранец попадает.
В данном случае речь идет о системе образования. Поэтому финальная фраза не на шутку расстроила. Глядя на меня с печалью Жан-Пьер Ленорт тихо спросил: «Как же ты могла докатиться до такого… путинизма???». В ответ очень захотелось послать собеседника на четыре буквы – в Крым. Но я тактично промолчала.
